Драгоценности Парижа [СИ] - Юрий Иванов-Милюхин

— Наш табун прирастает, — обняв ее за плечи, усмехнулся Дарган. — Пока доберемся до станицы, станем самыми богатыми табунщиками, и не нужно будет уезжать, чтобы открыть, как ты говоришь, собственное дело.

— Лошадь в станица дорого? — немедля вскинула она подбородок.

— От пятьдесят до сто пятьдесят монетов, если при выправке, а наши все кони строевые.

— Монетов?

— Серебряных рублей, — пояснил он. — Можно ассигнациями, они тоже обеспечены золотом.

— Хорошо, — улыбнулась спутница, заглянула в глаза возлюбленному снизу. — Скажи, это был серьезный разговор?

— О чем ты?

— Тот абрек.

— В какой раз поясняю, здесь не Париж, — посерьезнел казак. И снова подмигнул. — Пока от Пятигорской мы отъехали недалеко, имеешь право повернуть назад и с господами возвратиться в Санкт — Петербург.

— Месье Д, Арган, ты прогоняешь? — засмеялась она. — До столица России доеду с господа, а дальше?

— А там в прорубленное в Европу императором Петром окно, хоть до самой Швеции.

— Я еще твой станица Стодеревской не был, не понравится, заберу детей и уеду.

— О-о, тебе и детей подавай! А вообще, Софьюшка, я сказал правду.

— Я вижу, — спутница наложила на себя католический крест. — Дева Мария, помоги нам…

Дарган вместе с провожатым подобрал оружие, они отловили разбежавшихся по ущелью лошадей, разделили их между членами отряда по числу убитых каждым врагов. Лошади на Кавказе считались едва не главным достоянием. Затем помогли раненному станичнику взобраться на коня, положили поперек седла мертвого казака, чтобы отдать тело родственникам, и отряд тронулся дальше. Горные склоны становились сумрачнее, ущелье сузилось, корявый лес перешел в буково–грабовый с кизиловыми и ореховыми кустами, за которыми можно было спрятать эскадрон. Но скоро массивы расступились, снова впереди раскинулась равнина с сочной травой и редкими перелесками. До самого Моздока больше никто не отважился попробовать удачи, за поклажу с табуном схлестнувшись в схватке с тремя уверенными в себе всадниками. Отряд втянулся на окраину населенного пункта и попал в объятия станичников, которых здесь оказалось немало, теперь до Стодеревской оставалось чуть больше полдня езды по левому берегу Терека.

Но именно это направление с некоторых пор стало самым опасным за весь путь от французского города Парижа до Кавказской линии. Ни Европа, ни Россия не знали столь дерзких разбойников, готовых отбирать последнее и рвать жертвы хоть зубами. Еще не начались боевые действия на Кавказе, а банды абреков переплывали естественную границу — реку Терек, прятались в зарослях камышей, промышляя извечными для нищих горцев промыслами — разбоем на караванных дорогах, угоном скота, разорением населенных пунктов иноверцев. Оружие здесь всегда находилось в боевой готовности. Поэтому, как только отряд достиг постоялого двора, Дарган со спутницей отправились в оружейный магазин. Накупив коробок с зарядами, они пополнили запасы продовольствия и овса, заскочили в палатки с одеждой. Дома возвращения мужчины из похода дожидались несколько женщин — бабушка, мать, две сестры с племянницами и снохами. Девушка опять закопалась в нарядах для местных красавиц, наверное, они привлекали ее доступностью и неприхотливостью. Когда вернулись к гостинице, их уже ждала кучка людей из казаков с гражданскими жителями Моздока. Дарган остановил навьюченных покупками лошадей, присмотрелся к собравшимся:

— Что случилось, братья казаки? — громко спросил он. — Опять какая оказия приключилась?

— Никакой оказии, Даргашка, — откликнулись из толпы. — Мы пришли торговать твоих коней.

Казак усмехнулся, с видом превосходства глянул на спутницу, мол, уж она бы с животными не возилась, а отпустила бы их на волю. Девушка улыбнулась, понимая, что в этом деле каждому свое.

— Они не продаются, — объявил Дарган. — Приходите через пару–тройку годков, я решил заняться разведением породистых скакунов.

— Прогадаешь, Дарган, для такого табуна пастбищ будет маловато, — попытался урезонить кто–то. — Загородку вокруг надо мастерить, конюшни со стойлами, стайки для жеребят.

— А сена с зерном сколько нужно, один разве управишься? — поддержали говорившего. — Придется работников нанимать, жалованье начислять.

— Мы тебе по восемьдесят монета за строевых отвалим, а если какой из породистых, то на все сто потянет.

— Вон тот, арабчак, на сто пятдесят монета скакнет, вишь, как шею выгнул, чистый лебедь…

— Не нашенское это дело, — поставил точку в споре старый казак. — Мы от силы имеем троих–пяток лошадей, тем и обходимся, а у тебя табун не сосчитанный.

— Управлюсь, не один в хате живу, — набычился Дарган, — Когда–то надо и хозяйством обрастать, а у казаков оно до сих пор в торбе умещается.

— Вон как заговорил, как в европах побывал, — засмеялись вокруг. Вроде как заоправдывались. — Такой мы народ, царь с подданными на одном месте сидит, а мы им земли приращиваем. Бывай, Даргашка, если надумаешь, то кликнешь.

Станичники начали расходиться, а на Даргана напали сомнения, если рассудить по правде, он превращался в конезаводчика, а это означало непреходящую заботу о содержании лошадей, кормах, приплодах. Обо всем том, что перечислили казаки. А рядом чечены с ногаями, норовящие отхватить кусок пожирнее, от них было одно спасение — надежное ружье и острый клинок, других доводов они не признавали. Если прибавить свалившихся с неба кровников, то жизнь превращалась в вечный бой за выживание, а не за счастливую судьбу с хорошим достатком. Дарган погладил заросший волосом подбородок.

— Месье Д, Арган, ты поступил правильно, — положила ему руку на плечо девушка. — У нас все будет хорошо.

— Я не сомневался, — встряхнулся он от невеселых дум. — Пойдем–ка, Софьюшка, отдохнем, на завтра у нас много работы.

Но отдыха не получилось, в комнату наведались прознавшие про возвращение Даргана с войны станичники из Стодеревской, они принесли бурдюк чихиря, желтоватые куски каймака, подкопченные окорока и свежие фрукты с овощами. Расположившись на кроватях, зашумели громко и хватко, выкрикивая здравицу герою–земляку. Все они или закончили войну по ранению, или не подошли по возрасту, или не прекращали нести службу на кордонах, возведенных по берегу Терека. Под конец Дарган устал поднимать восьмистаканную чапуру, хотя вино было виноградным, в голове покруживалось, ноги наливались немотой. Девушка тоже приложилась к кружке не один раз, ее спасало то, что напиток она разбавляла водой. За окнами потемнело, станичники засобирались в разбитый под Моздоком казачий лагерь, они не признавали гостиниц, предпочитая коротать ночи под открытым небом: